Статья предлагает язык описания явлений, существующие подходы к формализации которых представляются автору неубедительными. Отталкиваясь от теорий систем и социального действия, он показывает, как образы и мотивы цифрового мира вращаются вокруг идеи индивидуализированного субъекта. Парадоксальным образом тиражирование, отбор и воспроизводство атомарных образов виртуального мира необходимы для воплощения идеи уникального «я» — основы нашей культурной модели личности. Данная модель не только психологична, но и культурна, то есть проявляется в институционализированных практиках, имеет символическую структуру, образность, идеологию и закрепляется в праксисе. Однако логика оперирования с чужим и своим, реплицированным и аутентичным, внешним и внутренним — когда источник внутренних жизненных сил присваивается извне — отсылает нас к антропологии, обнаруживающей схожую схему на широком этнографическом материале. По этой причине автор склонен обратиться скорее к антропологическим моделям, чем к чистому структуралистскому анализу, привычному многим читателям. Цель статьи — показать, каким образом базовая культурная модель западной концепции self проявляется в современном праксисе тиражирования «виртуального». Эта задача решается как contradictio in contrarium в форме наглядного социологического описания того, как обезличенная система социального действия формирует собственную среду и структурирует поведение внутри и за пределами онлайн-коммуникации через механизм положительной обратной связи. Однако если аутентичный субъект полностью состоит из тиражированных элементов, то где оказывается он сам? Изнутри схемы этот вопрос не имеет ответа. Позиция автора состоит в том, что сама реализация схемы через систему действий воплощает базовые представления о том, что источник индивидуальной уникальности оказывается вне самого субъекта. А значит, смущающие многих копирование и тиражирование выступают логичным воплощением нашей модели «я», а вовсе не «виртуальным» растворением и подменой «аутентичного» цифровой версией.

В своей статье Михаэль Хайнрих, один из ведущих современных специалистов по Марксу, дает общее введение в «Капитал» с точки зрения наиболее современных интерпретаций. Рассматриваются обстоятельства написания и публикации работы, которые препятствовали ее адекватному восприятию. Форма подачи материала в первом томе «Капитала» существенно затрудняла задачу читателю и предъявляла исключительно высокие требования к образованию и компетентности аудитории. В статье резюмированы основные направления критики Марксом политической экономии: от критики натурализации общественных форм, возникших в условиях капитализма, до Марксовой оригинальной монетарной теории стоимости. Автор отделяет «Капитал» Маркса от ложно приписываемых ему тезисов, таких как выведение стоимости из труда и прогноз пауперизации масс. Во-первых, Марксова теория стоимости не ориентирована только на объяснение цен в условиях капитализма, а во-вторых, главный прогноз Маркса относился не к обнищанию, а к росту неравенства между распорядителями капитала и наемными работниками. Автор демонстрирует, что очередность публикации томов «Капитала» создала лакуны в интерпретации работы. Так, усилия Энгельса, с одной стороны, позволили сделать третий том более доступным для читателя, а с другой — скрыли общий замысел Маркса. В статье показано, что «Капитал» был живым и изменяющимся проектом: по мере работы над ним Маркс пересматривал свои взгляды на причины экономических кризисов и на тенденцию нормы прибыли к понижению, а также намеревался рассмотреть экологические вопросы. Адекватное понимание содержащейся в «Капитале» теории невозможно на основании одних только рукописей работы — для этого необходимо обращение к выпискам из тетрадей Маркса, которые были опубликованы лишь недавно.

В статье предпринимается попытка обновления проекта материалистической диалектики с помощью обращения к философии Фридриха Шеллинга. В качестве теоретической рамки для рассмотрения истории материалистической диалектики выбирается ранний текст Шеллинга «Философские письма о догматизме и критицизме». Диалектика природы Фридриха Энгельса и советская философия в этой перспективе оказываются догматической версией марксизма, а историческая диалектика Дьёрдя Лукача и Франкфуртской школы — критической. Задача, которая стоит перед современной материалистической диалектикой, таким образом, заключается в преодолении марксистского догматизма и критицизма. Луи Альтюссер в своей теории сверхдетерминации дает материалистической диалектике другое начало, альтернативное энгельсовскому «диамату» и лукачевской критической теории. Однако из-за полемических ограничений он не может дополнить ее внеидеологической теорией субъекта. Именно в этой точке его проект продолжают Славой Жижек и Ален Бадью. Каждый из них по-своему переосмысляет диалектику Гегеля: первый с помощью лакановского психоанализа, а второй — с помощью математической формализации. Итогом этого переосмысления становится дуализм жижековского влечения к смерти и бадьюанского процесса истины, или, иными словами, субстанциональной негативности и утвердительной субъективной решительности. Для того чтобы этот дуализм не стал причиной распада материалистической диалектики, симптомом которого является возникновение спекулятивного реализма, автор считает необходимым возвращение к философии свободы Шеллинга, в которой субстанциональная негативность и субъективная решительность обладают одинаковой онтологической значимостью.

Статья посвящена анализу того, как потоки власти, проистекающие из войны, определяют отношение между капиталом и его важнейшим институтом — деньгами. После отмены конвертируемости доллара в золото деньги были оторваны от своей «экономической» базы, «торгового» фундамента, своего основания в «труде». Из предложенных Марксом двух разных взглядов на деньги, один — в «Капитале», а другой — в Grundrisse, статья разрабатывает второй подход, демонстрируя, что деньги выполняют непосредственно политическую функцию. Работа опирается на концепции денег Мишеля Фуко и Жиля Делёза. Фуко полагает, что деньги происходят из долга, войны и государства, а Жиль Делёз и Феликс Гваттари заявляют, что деньги являются «долгом» и возникают из новых политических отношений должника и кредитора. Долговые деньги могут функционировать только благодаря потоку власти и потоку войны. Деньги — это продолжение гражданской войны другими, скорее политическими средствами, и все они вписывают «истину» в игру власти. Кредитные деньги являются «знаком силы», поскольку они представляют собой возможность выбора, принятия решения и командования, то есть разрушительную/созидательную власть. Деньги как платежное средство, напротив, «бессильный знак». Статья демонстрирует, что «экономические» функции денег (мера стоимости, средство накопления, всеобщий эквивалент, средство платежа) зависят от потока иной силы. Если деньги не подкрепляются потоком власти, который по сути является потоком войны, то они разрушаются, а вместе с ними исчезают и экономические функции меры стоимости и средства платежа.

В своей статье Джоди Дин высказывает гипотезу о том, что мы присутствуем при перерождении капиталистической исторической формации в нечто новое, что можно предварительно назвать неофеодализмом. Капитализм перестает валоризоваться, то есть воспроизводить свои общественные условия, и порождает некие новые условия, в меньшей степени направленные на организацию коллективного труда и в большей — на принуждение и прямое доминирование. Происходит «рефлексивизация» капитализма в его отношениях господства, и последние становятся более эксплицитными. Дин указывает на четыре основных направления неофеодализации: парцелляцию (то есть фрагментацию с одновременным усилением) суверенитета, новую квазисословную иерархию (экспоненциальный рост неравенства), географическую поляризацию между мегаполисом и глубинкой, или хинтерландом (не только по оси Север–Юг, но между центрами и небольшими городами внутри развитых стран), апокалиптическое воображаемое (от которого люди спасаются наркотиками). Все эти тенденции обнаруживают сходные черты в европейском Средневековье, но сегодня принимают совершенно иные общественные и технологические формы. Так, коммуникативный капитализм превращает граждан в тотально зависимых от платформ, в рамках которых они являются не свободными тружениками, а пассивными источниками данных. Если эта гипотеза верна, то паллиативные средства борьбы с несправедливостью, такие как демократия и свободные выборы, больше не будут работать. Автор формулирует альтернативу «коммунизм или феодализм» и утверждает, что в неофеодальной ситуации борьба за коммунизм в известной степени облегчается, так как и угнетение, и наличие предпосылок для коммунизма становятся более очевидными.

Статья представляет собой опыт сопоставления концепции человека экономического (homo œconomicus) с основными положениями моральной философии Рене Декарта. В первой части представлена работа современного западного философа Ансельма Жаппа, в которой философия Декарта предстает краеугольным камнем устоявшихся представлений и актуальных научных построений о человеке экономическом как об основном и неизменном агенте капиталистических отношений. Вразрез с подобным «здравым смыслом» современных социальных наук во второй части работы, исходя из «Экономической антропологии» Пьера Бурдьё (2017), предпринимается опыт демистификации понятия человека экономического. Затем рассматриваются своеобразные преломления в творчестве Декарта ряда мотивов современной философской антропологии, которые регулярно задействуются как в экономической науке, так и в критике экономического мышления: понятия взаимности, дара, обмена и щедрости как ключевого для моральной доктрины философа. В заключение автор показывает, что философская доктрина «щедрости» предельно далека от буржуазной идеологии «полезности», подразумевающей инструментальное отношение одного субъекта к другому: в декартовской морали Другой не является ни объектом воздействия, ни средством достижения чьих-либо личных целей, ни монадой без окон и дверей. «Щедрость» не лишена «экономического» аспекта, правда, не в смысле буржуазного стремления к накоплению богатства, а в рамках аристократического габитуса «траты»: весь жизненный путь Декарта может быть размечен знаками особого рода аристократизма, в стихии которого стремление отдать, одарить, пожертвовать берет верх над любым своекорыстным интересом, радение о благополучии отступает перед поиском праздности, необходимой для умственных занятий, а забота о себе не исключает внимания или любви к Другому, какой бы вид тот ни принимал.

В статье сопоставляются взгляды Джорджо Агамбена и Карла Маркса на то, что оба они трактуют как тайну, присущую характеру экономических отношений. Если Маркс связывает эту черту с капиталистической формацией, то Агамбен возводит ее исток к раннехристианской мысли. Оба при этом рассматривают тайну как исторически обусловленную специфическую форму экономики (в широком смысле), чье возникновение оба признаю́т результатом процедуры инверсии. Автор показывает, что, несмотря на отмежевание Агамбена от Марксовой трактовки труда (понятого чисто биологически, в качестве непрерывно действующего волевого импульса) как «родовой сущности» человека, их концепции обнаруживают несколько важных перекличек. Прежде всего речь идет о неоднородности самих феноменов труда и жизни, биологический и «асоциальный» характер которых есть не столько нечто естественное, сколько произведенное в силу самого экономического устройства («диспозитива», в терминологии Агамбена). Ироническое замечание Маркса о «труде-товаре» как о своего рода «поэтической вольности» (licentia poetica), а на деле — ужасной действительности, придающей эксплуатации рабочей силы видимость справедливого обмена между ее продавцом и покупателем, можно прочесть как указание на превращенную форму той мечты о счастье, которая, согласно Агамбену, поддерживает диспозитивы, управляющие жизнью людей с целью их «спасения».

«Записки охотника» открываются сопоставлением жизненных укладов двух соседних уездов: «Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах» и т. п. Тургеневская зарисовка зиждется на личных впечатлениях автора, а ее центральная мысль — губительная роль барщины в противоположность относительно свободному состоянию оброчных мужиков — была основательно продумана автором. Есть основания полагать, однако, что впечатления и убеждения, выраженные здесь Тургеневым, оформились не без влияния литературного образца, а именно главы о рабстве из «Демократии в Америке» Алексиса де Токвиля. В этом тексте выражена сходная мысль и используется аналогичный художественный прием — противопоставляются два американских штата, расположенных по разным берегам реки, в одном из которых разрешено иметь рабов, а в другом запрещено. Сам Токвиль не был первым, кто воспользовался образом реки, разделяющей два соседних, но экономически разных мира: этот прием встречается уже у Артура Юнга. При всей близости позиций Токвиля и Тургенева первый, будучи исследователем, сосредоточен на экономической несостоятельности рабовладельческого общества и его разрушительном влиянии на самих людей, живущих за счет подневольного труда, тогда как Тургенев-писатель в «Записках охотника» показывает, как крепостнический уклад калечит судьбы зависимых людей.

В статье рассматривается влияние «Капитала» Карла Маркса, в частности четвертого тома, озаглавленного «Теория прибавочной стоимости», на категорию экономии в творчестве Казимира Малевича. Малевич в нескольких своих текстах новой мерой искусства объявляет экономию, олицетворением которой в искусстве служит черный квадрат. Анализируя положения Маркса о труде и человеке, мы находим их отголоски в манифестах и философских трактатах Малевича, в которых художник размышляет об освобожденном творческом возбуждении. Статья предлагает трактовку творчества как такового с точки зрения экономики, которая представлялась Малевичу возможностью обосновать новое искусство в согласии с господствующей идеологией. Автор показывает, что в период пребывания в Витебске Малевич изучал работы Маркса с целью ввести экономическую науку в искусство: его рассуждения об отношениях идеологической надстройки и экономического практического базиса в духе марксистской философии легли в основу главных его трудов «Мир как беспредметность» (1923) и «Супрематизм. Мир как беспредметность или вечный покой» (1923–1924). Новое искусство определено в них как самостоятельная идеологическая надстройка «вне других содержаний и идеологий». Одновременно рассмотрено, каким образом теория «прибавочного элемента» Малевича соответствовала марксистским положениям о «прибавочной стоимости». Автор демонстрирует, что Малевич в духе диалектического материализма пытался доказать, что новый прибавочный элемент с возможностью новой художественной структуры зарождается в недрах старой системы, так же как коммунизм возникает в виде инородного тела в недрах буржуазного общества.

Статья посвящена особенностям риторики экономической антропологии дарообмена и анализирует факторы, повлиявшие на ее формирование. Авторы рассматривают два основных направления в экономической антропологии реципрокности, сложившиеся под влиянием двух ее основоположников — Малиновского и Мосса, и анализируют характерные черты риторики каждого из них, а также задачи, на решение которых эта риторика была направлена. Показано, что в основе работ этих ученых и их последователей лежали два различных намерения: утвердить экономическую антропологию как позитивистскую научную дисциплину, с одной стороны, и использовать проведенный анализ архаических обществ для подкрепления критики капиталистического устройства общества — с другой. Для достижения первой задачи активно привлекалась риторика, заимствованная из естественно-научных дисциплин, в частности биологии, и из экономической теории как социальной науки, также стремившейся к идеалам позитивизма. Второе направление обратилось к риторике политической экономии и использовало аргументацию, построенную на диалектическом противопоставлении товарообмена дарообмену. Наиболее яркое воплощение такой диалектической риторики встречается в работах Криса Грегори и Карла Поланьи, где дарообмен рассматривался как метафора утопической альтернативы капиталистическому товарообмену. Так как на риторику экономической антропологии с самого ее зарождения и до наших дней существенное влияние оказал язык общей экономической теории, то в статье проведено рассмотрение генезиса риторики экономической науки. Исследуется, как экономический язык первоначально находился под влиянием языка естественных наук, а затем стал заимствовать лексику психологии и, наконец, юриспруденции.

В центре внимания статьи — риторика Торстейна Веблена, который органично сочетал экономический, социологический и антропологический подходы. Автор предпринимает попытку показать важность и эвристическую значимость использования Вебленом тропа иронии. Позиция иронизирующего помогает критиковать существующий порядок вещей, продвигаться в понимании социально-экономического устройства общества как сложного, противоречивого и порой абсурдного. В статье выявлены случаи и сюжеты, при описании которых Веблен прибегал к иронии. Зачастую ирония сопровождает критику статус-кво, касается таких явлений, как праздный класс, деловая культура бизнесменов, система высшего образования, современная западная цивилизация, преимущественно воплотившаяся в Америке, постулаты и скрытые идеологемы основного течения экономической мысли. Автор демонстрирует, что в своей интерпретации иронического у Веблена его последователи сводили все к персональным качествам самого выходца из норвежских фермеров, а сам троп по большей части противопоставляли серьезному исследованию, то есть интерпретировали как несерьезную часть наследия, которая мешала современному признанию заслуг Веблена. Статья ставит прямо противоположную задачу — привлечь внимание и показать ценность иронии для социальных наук. Ирония как негативная и многоплановая характеристика действительности лучше отражает сами явления с присущими им парадоксами и сложностью. Ирония помогает занять правильную дистанцию к серьезности описания, показать социально-экономические процессы в их динамике и противоречивости. В конечном счете именно ироническое актуализирует творчество Веблена.

В статье проблематизируется канон марксистской критики капитализма, ее методы и способы анализа экономических институтов и воздействующих на них информационных технологий. Авторы делают предположение, что следование ему в остающейся в значительно степени «левой» англо-американской академии обусловлено в основном соображениями корпоративной этики и приводит к значительным упрощениям и искажениям исследуемых феноменов, в частности экономики, превратившейся в бессодержательное понятие «капитализма», изучаемого через вторичные тексты и их интерпретации в режиме «представления». В качестве примера очередной невстречи марксистского и менеджерского дискурсов в нашей цифровой эпохе взят «Капитализм платформ» Ника Срничека, одного из инициаторов акселерационистского движения и автора работ о «будущем капитализма». Наиболее дискуссионными идеями книги Срничека признана ризоматичность платформенной модели экономики, не получившая развития у самого автора, предложенная им типология и генеалогия платформ в ближайших экономических циклах (с 1970-х годов до ипотечного кризиса в США в 2007 году), когда закладывались основы инфраструктуры и бизнес-стратегии современной цифровой экономики. Особое внимание отведено в тексте вечным темам левого дискурса в новых условиях цифровой экономики: падение нормы прибыли, дефицит, кризис перепроизводства, эксплуатация, контроль, стремление к извлечению прибыли и рыночная конкуренция как единственные мотивы, которыми якобы руководствуются «капиталисты» и менеджеры при обращении к новым технологиям, а также фигура неизбежного апокалипсиса. Авторами ставятся под сомнение наиболее популярные подходы левой критики к цифровым технологиям и бизнес-моделям платформенных компаний на основании более конструктивного подхода к их роли в современном обществе.

Статья строится вокруг обсуждения главы Франка Руды из сборника «Читать Маркса», в которой предлагается рассматривать историю эмансипационной мысли как ряд примечаний к платоновской аллегории пещеры. Наиболее близок к Платону при этом оказывается Маркс, рассматривавший освобождение как выход из неили дочеловеческого состояния. Согласно Руде, критика капитализма должна основываться на опровержении «мифа о данном», который он отождествляет с идеологической операцией натурализации. Капиталистическая натурализация, опирающаяся на абстракцию и абстрагирование от абстракции, ведет к тому, что рабочий оказывается редуцирован до состояния животного. Однако это странное животное, не имеющее отношения к действительным животным, и потому его следовало бы назвать «неживотным». Выход же из пещеры заключается в осознании того, что за фигурой неживотного не скрывается неотчужденной субстанции и что за пределами пещеры не находится положительной утопии, — напротив, путь лежит к Реальному самих теней, негативной утопии. Принимая общую рамку рассуждений Руды, автор статьи тем не менее задается вопросом о том, является ли выдвинутая им интерпретация «новым способом читать Маркса», к которому стремятся авторы сборника. Автор сопоставляет эту интерпретацию с трактовкой наследия Маркса, предложенной Мишелем Анри, и опирающимся на нее проектом немарксизма Франсуа Ларюэля. На их примере показывается, что натурализация может выступать не только предметом, но и методом критики капитализма. Преодоление мифа о безусловном данном у Анри осуществляется с помощью мифа о данном, которое совпадает со своим условием, тогда как, по немарксизму, преодолевать следует миф об условиях данности. Тезис иллюстрируется обличением антропоцентрической направленности критики капитализма, предложенным Катериной Колозовой, которая демонстрирует, что животное оказалось сведено к неживотному точно так же, как человек, и делает вывод об их родовом тождестве в последней инстанции.