СВЕЖИЙ НОМЕР

ТОМ 29 #2 2019 FOUCAULT VS ФУКО

ТОМ 29 #2 2019 FOUCAULT VS ФУКО

Постмодернистский ген: является ли посткапитализм постпостмодернизмом? Постмодернистский ген: является ли посткапитализм постпостмодернизмом?

В статье обсуждается актуальная для социальной теории и теории культуры проблема того, чтó стало с постмодерном как языком описания эпохи в XXI столетии. Автор отталкивается от зонтичного термина «постпостмодернизм», чтобы рассмотреть не те концепции, которые предлагают себя в качестве непосредственных альтернатив постмодернизму и при этом игнорируют связку постмодернизма и капитализма, но более сложные теории — те, что ориентируются преимущественно на анализ новейших форм капитализма. Отметив, что впервые идею постмодернизма как культурную логику позднего капитализма предложил американский философ-марксист Фредрик Джеймисон, автор далее пытается обнаружить преемственность новых концепций капитализма именно с подходом Джеймисона. Обсуждение начинается с теории «капиталистического реализма» британского левого мыслителя Марка Фишера. Признавая заслуги Джеймисона, Фишер по определенным причинам отказывается от термина «постмодернизм», но весь используемый философский аппарат заимствует именно из джеймисоновских разработок. Далее автор перебрасывает мостик от «капиталистического реализма» к новейшим левым теориям, таким как акселерационизм и посткапитализм. Обнаружив тесные связи между работой Марка Фишера и Ника Ланда, сотрудничавших в 1990-е годы в рамках проекта «группы исследований киберкультуры» (Cybernetic Culture Research Unit, CCRU), с одной стороны, и идеями Ника Срничека, с другой стороны, автор ставит вопрос, почему Срничек и его коллеги избегают теории постмодерна Джеймисона. Предлагаемый им ответ состоит в следующем: постмодернизм не позволяет современным левым рассуждать о будущем. Однако, как указывает автор, идеи Джеймисона о постмодерне на «генетическом уровне» заложены в концепцию посткапитализма Срничека, что делает его теорию «постпостмодернистской», но в негативной, а не в позитивной ее версии, как в случае с Марком Фишером.

FOUCAULT
Рождение фукианского метода: эпистемология/феноменология, психология/психиатрия Рождение фукианского метода: эпистемология/феноменология, психология/психиатрия

Статья посвящена раннему периоду творчества Мишеля Фуко 1954–1957 годов, к которому относятся работы по психологии, антропологии и психиатрии. Автор показывает, что в текстах этого периода следует искать одновременно истоки, ранний набросок перспективы и первые прикладные пространства фукианского метода. Хотя сам Фуко противопоставлял феноменологию эпистемологии и относил себя к последней, обращение к его раннему творчеству позволяет увидеть парадоксальный синтез феноменологической и эпистемологической оптик. Решающими фигурами влияния здесь оказываются фигуры Жоржа Кангилема, Мориса Мерло-Понти и Людвига Бинсвангера. От Кангилема Фуко наследует вектор «от практики к теории», выстраивая историю психологии и психиатрии с опорой на исследование основополагающих оппозиций «норма — патология», «личность — среда», «эволюция — история». Теория Мерло-Понти позволила показать, что онтологическая перспектива психологии и психиатрии не соответствует предмету их исследования — человеку и его опыту. Обращаясь к Бинсвангеру и идее существования, Фуко проблематизирует границы психологии и психиатрии, их дисциплинарную идентичность, формулирует проблему патологии и нормы как ключевую для их идентификации, а также рассматривает психическую болезнь как одну из форм опыта. Так он выходит за границы психологии и психиатрии и развивает свой археологический метод. В работах «Слова и вещи» и «Археология знания» он делает два шага к философии: в первой Фуко отказывается от субъекта, во второй — от континуальности истории. Таким образом, ранний дискурс Фуко можно рассматривать как первый опыт нарушения границ дисциплин и направлений, совмещения перспектив и обращения к основаниям научной практики. В критическом диалоге с собственной мыслью этого периода находится исток формирования Фуко как философа.

Послесловие к трансгрессии Послесловие к трансгрессии

Статья посвящена важному тексту Мишеля Фуко — «Предисловие к трансгрессии», опубликованному в 1963 году и посвященному философу и писателю Жоржу Батаю, который скончался незадолго до этого. Фуко переносит батаевское понятие трансгрессии из социального контекста в философский и радикализирует эту идею, опираясь на литературно-метафорические интуиции Батая-писателя. Он рассматривает трансгрессию не как антропологическую константу, а как исторический феномен, свойственный современной секулярной эпохе. Последнюю Фуко определяет не через закономерное нарушение запретов, а через выход человеческого существа за собственные онтологические пределы, прежде всего в опыте сексуальности. Фуко углубляет отмеченную Батаем оппозицию трансгрессии и диалектики, трактуя трансгрессию не как диалектическое восстановление мировой целостности через противоречия, а как перманентный опыт самопреодоления субъекта. Вслед за Батаем он постулирует необходимость особого языка, выражающего такой опыт и имеющего недискурсивный, недиалектический и, в пределе, даже неконцептуальный характер, принимающего дискретно-«афористическую» форму. В последнем пункте он расходится с мыслью Батая, стремившегося не к семиотической дискретности сообщений, а к миметически-непрерывной «коммуникации», воссоздаваемой в литературном письме.

Мишель Фуко и западная медицина Мишель Фуко и западная медицина

Статья посвящена анализу философских представлений Мишеля Фуко о западной медицине. В фокусе внимания автора находятся три главных вопроса французского философа, призванные разоблачить присутствие власти «по ту сторону» привычного медицинского опыта. Это вопросы о властно-дисциплинирующей функции психиатрии, об административной функции медицинских учреждений и о роли социальной медицины в административно-политической системе западного общества. Они возникли у Фуко в связи с его настойчивым интересом к тем трем элементам медицинской системы, которые возникли почти синхронно во времени на исходе XVIII века: психиатрии как «медицине душевных болезней», больнице как первому и самому хорошо известному виду медицинского учреждения, социальной медицине как примеру медицинского знания, ориентированного не столько на заботу об индивиде, сколько на защиту общества в целом. Все вопросы, о которых писал Фуко, проистекали из его личной и профессиональной чувствительности к проблематике власти и были частью того «медицинского поворота» в социально-гуманитарных науках, который произошел на Западе в 1960-х и 1970-х годах и привел к появлению medical humanities. Автор показывает, что истории о власти медицинского знания, рассказанные Фуко, были философскими историями о западной медицине. Оперируя фактами, датами и именами, Фуко всегда пытался выявить некие общие тенденции и закономерности в ее развитии, вскрыть незаметные обычному взгляду механизмы управления индивидами и популяциями, лежащие в основе практик оказания помощи, будь то «моральное лечение», практикуемое психиатрами в домедикаментозную эпоху, обращение с пациентами как с «клиническими случаями» в больницах или оспопрививательные мероприятия, рассматриваемые как эффективная «технология безопасности» в XVIII и большей части XIX века.

Управление умершими: дисциплина и биополитика Управление умершими: дисциплина и биополитика

В теории Мишеля Фуко важное место занимает анализ практик, применяющихся к телам подвластных субъектов: распределения их в пространстве, муштры, наказания, предания смерти и т. д. В статье предпринята попытка проанализировать практику обращения с мертвыми телами, которая определяется не ритуалом, а господствующими политическими механизмами. Автор переносит логику анализа Фуко на мертвое тело, в первую очередь на тело «политического» заключенного. Можно утверждать, что мертвое, как и живое, тело оказывается на перекрестке двух типов власти, описанных Фуко, а именно дисциплинарной власти и биополитики. С одной стороны, на тело обращена серия дисциплинарных мер, преследующих цель его идентифицировать, индивидуализировать, не позволить ему слиться с массой других мертвых тел, полностью выработавших заложенный в заключенных «полезный потенциала». C другой стороны, на тело заключенного могут направляться более радикальные, омассовляющие и анонимизирующие практики, трактующие его как часть популяции, подлежащую искоренению. В статье анализируются два способа обращения с мертвым телом — погребение и кремация. В XX веке ритуальное значение погребения и кремации заменяется политическим, особенно в ситуации использования их в качестве репрессивных мер, направленных на тело заключенного уже после его смерти в концентрационных и трудовых лагерях. С точки зрения их политического содержания эти две практики отнюдь не тождественны.

Фуко как сверхавтор Фуко как сверхавтор

В исследовании проблемы авторства и свободной речи, которая занимала Мишеля Фуко на протяжении всей жизни, выделяются три фазы, связанные с созданием таких текстов, как доклады «Что такое автор?» (первая фаза), «Что такое критика?» и «Что такое революция?» (вторая фаза), а также лекционных курсов «Бесстрашная речь» и «Мужество истины» (третья фаза). Первоначально Фуко только намечает тему «основателей дикурсивности», или «сверхавторов», к числу которых он относит лишь Маркса и Фрейда, в качестве эксклюзивной альтернативы своему собственному описанию функции «автор», массово представленной в современном обществе. На следующем этапе Фуко пересматривает отношение к «сверхавторству»: теперь он ориентируется на Канта и связывает свое понимание свободной речи с критической установкой. Сам Фуко претендует лишь на часть философского наследия Канта, связанную с исследованием «онтологии себя». Высказывается предположение, что суверенное использование свободной речи, которое можно связать с именами Маркса и Хайдеггера и в целом с концепцией «сверхавторства», становится для Фуко неприемлемым. Угроза тиранического использования свободного слова приводит Фуко на третьем этапе к ряду плодотворных, но неоднозначных исследовательских решений. Он фокусируется лишь на одном аспекте свободной речи, когда говорящий находится в подчиненной позиции и вынужден высказывать истину, преодолевая страх. Фуко связывает эту форму свободной речи с греческим понятием «парресия», которое в его прочтении означает бесстрашную речь, хотя античные источники не всегда это поддерживают. В итоге своего исследования Фуко приходит к радикальным выводам о превращении свободного слова в перформанс эстетического существования. Главным движущим мотивом этого исследования длиной в жизнь для Фуко было познание своих собственных возможностей как автора.

ФУКО
Советское чудо: о переводе «Слов и вещей» Интервью с Наталией Автономовой Советское чудо: о переводе «Слов и вещей» Интервью с Наталией Автономовой

Беседа с философом и переводчицей Наталией Автономовой посвящена обстоятельствам создания и публикации русского перевода знаменитой книги Мишеля Фуко «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук» в 1977 году. Разговор, в частности, заходит об инициаторах публикации, об официальных лицах, так или иначе с ней связанных, о редакторах книги. Н. Автономова подчеркивает исключительный характер этого интеллектуального и издательского события: несмотря на наличие в тексте неправоверных высказываний о марксизме (например, утверждение о том, что в мысли XIX века марксизм чувствует себя «как рыба в воде», а в любой другой среде «ему нечем дышать»), книга вышла без единой купюры, хотя и с редакторскими примечаниями в соответствующих местах. К тому же произошло это во времена застоя, когда переводов на русский язык современной западной философии, тем более идеологически заостренной, на интеллектуальной сцене не существовало. В разговоре затрагивается вопрос восприятия французского структурализма представителями структурных и системных исследований в СССР. Н. Автономова рассказывает также о своей книге «Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках», вышедшей в свет одновременно с переводом Фуко, о сложностях ее издания, о статусе переводчика в советской России. Речь заходит об обстоятельствах переписки Автономовой с Фуко в конце 1970-х годов, в частности, по темам, касающимся отношения Фуко к событиям Мая 1968 года, а также о некоторых особенностях современной российской рецепции творчества Фуко, о перспективах нового переработанного издания русского перевода этой книги.

Перестать мыслить «власть» через «государство»: gouvernementalité, Governmentality Studies и что стало с аналитикой власти Мишеля Фуко в русских переводах Перестать мыслить «власть» через «государство»: gouvernementalité, Governmentality Studies и что стало с аналитикой власти Мишеля Фуко в русских переводах

Gouvernementalité (англ. governmentality) — неологизм, впервые использованный Мишелем Фуко в 1978 году, — сегодня входит в число основных понятий социальных наук. Этим термином обозначают разработанную Фуко новую перспективу понимания и анализа феномена «власти» и ее конкретных форм, характерных для разного типа культур и сообществ. Эта перспектива стала основой для развившегося в последние десятилетия междисциплинарного исследовательского поля, обозначаемого в англоязычных социальных науках как Governmentality Studies. Она среди прочего предлагает новый взгляд на генеалогию и специфику современных форм власти, где «власть» — в отличие от традиционных парадигм в политической философии — уже не мыслится через «государство». В данной работе 1) разработанный Фуко исследовательский подход к феномену власти сопоставляется с традиционными парадигмами в политической философии; 2) демонстрируется, как Фуко использует понятие gouvernementalité в разные годы при обсуждении тем власти и морального субъекта; 3) характеризуется специфика раннего периода Governmentality Studies; 4) показывается, что имеющиеся русские переводы основных работ Фуко, в которых используется понятие gouvernementalité, не просто очень приблизительны, но в значительной мере представляют собой contresens — интерпретацию, по смыслу противоположную оригиналу. В совокупности они не столько открывают, сколько закрывают для русскоязычного читателя фукианскую исследовательскую перспективу.

Культурная революция, советский субъект и порядок дискурса Культурная революция, советский субъект и порядок дискурса

Одним из главных предметов теоретических дискуссий, последовавших за 1968 годом, стал выдвинутый Мишелем Фуко вопрос о нормализующей роли дискурса — о том регулирующем эффекте, действие которого распространяется не только на структуру сообщения, но и на самого говорящего. Смена оптики, осуществленная Фуко, позволила увидеть в дискурсе не только медиум власти, но и власть как таковую. Опознание этой дискурсивной власти позволило Фуко перевернуть традиционные представления об индивиде как об онтологическом источнике речи, «творческой силе, определяющей изначальное место письма», переопределив его как функцию самого высказывания, которое обеспечивает грамматическое единство, концептуальную и стилистическую связность речи. В ранней советской культуре можно обнаружить как сами практики управления, опирающиеся на сходное понимание нормализующей роли дискурса, так и рефлексию над этими практиками. Причем наиболее интересными в данной перспективе становятся форма усвоения этого нормативного порядка и механизмы идеологической интерпелляции, предполагающие активное вовлечение советских граждан в дискурсивное производство. Иным словами, автора интересует то, как идея становится материальной силой и каким образом она овладевает массами. Непосредственный предмет рассмотрения — рабкоровское и селькоровское движение 1920-х, а также его осмысление теоретиками «Левого фронта искусств».

Фуко, Ленин и западный марксизм Фуко, Ленин и западный марксизм

В статье делается попытка представить краткий исторический очерк непростых отношений Мишеля Фуко и некоторых теоретиков философской традиции западного марксизма. Рассмотренный в контексте истории «короткого ХХ века» западный марксизм предстает интеллектуальным течением, основанным на осмыслении внешней Западу революционной практики (большевиков, маоистов, геваристов и т. д.). Сравнительный анализ нескольких концептуальных персонажей — революционного интеллектуала по Ленину, традиционного и органического интеллектуалов по Грамши, публичного интеллектуала по Фуко — позволяет рассматривать последнего в ряде случаев не как внешнего врага марксистской традиции, но как ее внутреннего критика. Фуко предстает ревизионистом, заочно полемизировавшим с Лениным по вопросам стратегии революционного движения во Франции 1960–1970-х годов. Фукианская критика ленинизма неожиданным образом оказывается созвучна базовому для послевоенного западного марксизма стремлению к поиску революционного опыта, альтернативного большевистскому. Это неслучайное совпадение делает Фуко одним из значимых персонажей в истории позднего западного марксизма, что вкупе с его антимарксистскими взглядами становится настоящей концептуальной проблемой для нынешних историков неомарксистской мысли. В статье рассмотрены два возможных решения данной проблемы — Перри Андерсона и Даниэля Бенсаида. Андерсон в своем описании роли Фуко в судьбах западного марксизма ограничивается концептуальными вопросами соотношения марксизма и (пост)структурализма. В свою очередь, Бенсаид пытается объяснить явление Фуко в марксистской традиции посредством апелляции к общественным изменениям, в частности изменению идеологии капиталистического общества (в русле «Нового духа капитализма» Люка Болтански и Эвы Кьяпелло). Отталкиваясь от позиции Бенсаида, автор статьи стремится показать связь между позицией Фуко по публичным интеллектуалам и кризисом революционного движения последнего полувека, в частности, на примере известного «иранского инцидента» в биографии Фуко.

Игры методологов: Мишель Фуко и «оргуправленческий» проект Георгия Щедровицкого Игры методологов: Мишель Фуко и «оргуправленческий» проект Георгия Щедровицкого

Статья посвящена рассмотрению «оргуправленческого» проекта Георгия Щедровицкого в свете работ Мишеля Фуко о либеральной «правительности» (gouvernementalité). Как убедительно продемонстрировал Фуко, либерализм, взятый в качестве управленческой техники, стремится «управлять не управляя». На его фоне даже позднесоветская — относительно мягкая — «правительность» выглядит архаически избыточной: вездесущий государственный контроль, идеологический диктат, окостеневшая ритуальность. Недостатка в критике этой авторитарной «правительности» не было, однако даже критические проекты часто разделяли советский пафос «формовки» нового общества «сверху». Так и управленческую концепцию Щедровицкого часто описывают как радикально конструктивистскую, «инженерную» и в целом, несмотря на жесткую критику советской номенклатуры, по-большевистски авторитарную. Такие описания во многом справедливы. Тем не менее анализ показывает, что представление об исключительно «полицейском» характере «ОРУ» (Организация, Руководство, Управление) необходимо несколько скорректировать. Во-первых, сам оргуправленческий проект может рассматриваться как своего рода «либерализация» модерного мира высокотехнологичного производства. Во-вторых, основной задачей «оргуправленческой деятельности», по Щедровицкому, был не столько тотальный контроль над управляемыми, сколько переопределение самого отношения между «процессом естественных превращений» и «процессом искусственно-технических преобразований». Объект управления является «кентавр-объектом»: он способен к естественной эволюции, самодвижению и в то же время поддается корректировке извне. Искусство управления — это искусство нахождения такого баланса, который смог бы обеспечить «естественным превращениям» относительную автономию, а «искусственно-технические преобразования» превратить из шаблонного воспроизведения прошлого опыта в осмысленную и долгосрочную проектную деятельность.